Бим бад борис михайлович биография
Много многознаек не имеют разума. Надо стремиться не к многознанию, а к многомыслию.
Несколько месяцев до моего рождения 28 декабря 1941 года и всю оставшуюся жизнь после него я, Борис Михайлович Бим-Бад, прожил в Москве. Родился же не в Москве, а в городке Илецкая Защита (после 1945 г. — Соль-Илецк), что на речке Илек, впадающей в Урал. Это нас с мамой вывезли из опасной военной Москвы «в эвакуацию». Как только отогнали от Москвы фашистов, мы сразу же вернулись домой — на Никольскую, рядом с Красной площадью.
Вырос я у стен Кремля. Александровский сад знал наизусть, как и «Нашу древнюю столицу» Натальи Кончаловской. В детский филиал Исторической библиотеки (под крышей Исторического музея) бегал так же охотно, как по зубчатым стенам Китай-города.
В школу тогда брали по географическому принципу. Шалопаи с Красной площади в 1948 году попали в 177-ую «мужскую», что расположилась в том самом дворе по Никольской, где когда-то было здание овеянной Ломоносовской славой Славяно-греко-латинской академии и церковь при ней.
В 1958-ом я окончил среднюю школу, не ту, в которую поступал, а иную — совместную, с девочками, — и, разумеется, безнадежно влюбленный. Эта 167 московская школа была совершенно необыкновенной, редкой. Во главе ее стояла Лидия Петровна Мельникова, выдающийся, как я сейчас полностью понимаю, педагог, мудрый и величавый. Она подобрала учителей, одного лучше другого — словесников Сергея Михайловича Флоринского и Феликса Александровича Раскольникова, математика Эльфриду Моисеевну Абезгауз. Да все без единого исключения учителя были любимы школьниками.
На филфак МГУ меня не взяли, пошел работать, на следующий год стал заочником, затем — вечерником, и, наконец, дневником Петрозаводского университета, от любви начал слагать вирши, через пару лет вернулся из Карелии домой.
В Петрозаводске подрабатывал почтальоном, истопником и лектором. В Москве, учась, репетиторствовал. В 1963 г. женился на сокурснице, у нас родилась дочь. Красавица.
Годом позже окончил исторический факультет московского пединститута, где мне повезло у Нины Михайловны Демуровой учиться английскому языку.
Год ушел на действительную солдатскую службу (в пединституте не было военной кафедры), и с осени 1965-го я стал учить детей литературе, истории, искусству перевода, обществоведению, начал работать над диссертацией и писать статьи по педагогике в «Учительскую газету» и в «Преподавание истории в школе».
В тайны и хитрости методики истории меня посвящали кудесники из ленинского пединститута Пётр Васильевич Гора и Ирина Павловна Шепетовская. Скоро меня заметил историк, методист, дидакт Исаак Яковлевич Лернер и пригласил работать в сектор дидактики под руководством Михаила Николаевича Скаткина.
Так, с апреля 1968-го (рокового для «оттепели» года) моя судьба связалась с Академией педагогических наук (ныне Российская академия образования), академиком (действительным членом) которой я был избран в июне 1992 года.
В 70-м защитил кандидатскую по современной зарубежной методике истории, а сам переключился на теорию и историю образования. Научился читать еще и по-немецки, подолгу сидел в спецхране Ленинки (как старший научный сотрудник), где, подписавши обещание не распространять обретенное знание, получил доступ к запретным тогда гуманитарным классикам ХХ века — и нашим, и зарубежным.
Среди них были и педологи — герои человековедения (child study, Kinderforschung). Много прежде я увлекся педагогической антропологией Ушинского, а под влиянием Эвальда Васильевича Ильенкова еще и классической философией человека (Канта, Фихте и Гегеля по преимуществу).
Так что природа человека и ребенок как отец человека окончательно заняли пространство моих раздумий, разысканий, наблюдений. И при первой же возможности возродить к жизни педологию под именем педагогической антропологии, это и сделал («Советская педагогика», 1988, № 11). Так что докторскую диссертацию защитил по педантропологии.
Ильенков привлек меня также к работе со слепоглухими студентами психфака МГУ, что предопределило мой семнадцатилетний путь. Путь, пройденный совместно с детским домом для слепоглухих детей в Загорске (ныне Сергиев Посад) и с лабораторией в дефектологическом институте. Её возглавлял удивительно серьезный и глубокий учёный, увы, ныне покойный, Валерий Николаевич Чулков.
Перестройка вдохновила меня на участие в теоретической разработке образовательной стратегии сначала во ВНТК «Школа-1» под эгидой академика Е.П. Велихова (фактически этим коллективом руководил замечательный математик и педагог Алексей Львович Семёнов), а затем во ВНИК «Школа» под руководством Э.Д. Днепрова. Почти всё, что мы тогда обосновали, власть, в конечном счете, не востребовала, а то немногое, что разные госкомитеты и министерства признали и реализовали, было постепенно обезображено до неузнаваемости, превращено в свою противоположность.
Я создал тогда вольный университет, он назывался Российским открытым университетом (РОУ), зарегистрировал его как «малое предприятие» в 1989 году. До января 1992 года поступление в РОУ было свободным для всех, без каких-либо конкурсов, отборов и экзаменов, вне зависимости от уровня образования абитуриента, места проживания и гражданства, состояния здоровья и социального статуса, юридической правоспособности. Для поступления в РОУ достаточно было прислать заявление с просьбой о зачислении в тот или иной колледж или на кафедру. Полностью освобождались даже от очень небольшой платы за обучение в РОУ инвалиды, неработающие пенсионеры, школьники, заключённые и беженцы.
В первые три года жизни РОУ у меня училось более 100 000 человек.
Гиперинфляция съела активы РОУ. Пришлось ввести ощутимую плату за обучение, и число студентов резко сократилось. А постепенно и каток законодательства в области образования и его налогообложения сравнял с землей почти все мои новшества.
Благодаря инициативе и содействию первого президента Российской академии образования — Артура Владимировича Петровского — РОУ слился с Институтом повышения квалификации педагогов и психологов при академии. Он стал называться «Университет Российской академии образования» (УРАО).
УРАО жив до сего дня, хотя с августа 2003 года я уже не работаю в нём. Сейчас в нём учится около 17 000 студентов, стажеров, аспирантов.
Мне никогда не удавалось быть только историком и теоретиком педагогики, я всегда был и остаюсь практиком. Школьный учитель, учитель-экспериментатор, лектор Института повышения квалификации работников образования, преподаватель для слепоглухих, организатор высших учебных заведений, руководитель рядом университетов, заведующий кафедрами, преподаватель собственных и иных вузов, — я един во всех этих лицах. Так что смело обсуждайте со мной вопросы воспитательной и учебной практики, а не только философии образования.
Сколько бы я за долгую жизнь ни написал книг, брошюр, статей, газетных заметок, сказок и стихов, главные всё же впереди. Благодетели с сайта www.reability.ru любезно создали настоящий официальный сайт для меня, и я собираюсь размещать на нем плоды моих трудов, как опубликованные, так и совсем новые.
Для желающих обсуждать эти тексты, а также проблемы общей, отраслевой и прикладной антропологии, педагогики, животрепещущие темы воспитания, обучения, образования и самые разные вопросы жизни, на сайте опубликован адрес моей электронной почты («Связь со мной»). Пожалуйте!
Источник
Бим бад борис михайлович биография
Детство это предопределение человеческой судьбы. Один из ключевых постулатов педагогической антропологии. Но как он соотносится с судьбой самого Бим-Бада? И вообще, что он за дядя, тот самый ученый со странной фамилией скорее из арсенала цирковых династий?
Десять лет вспять его имя ассоциировалось с первым в России негосударственным вузом Открытым университетом (в настоящий момент это Университет РАО Российской академии образования, и он его ректор). В последние годы имя это стало ли не синонимом самой педагогической антропологии.
В наше время подчеркнуто короткого, делового, телеграфного общения он позволяет себе роскошь произносить витиевато, красочно, неспешно.
Декламация это у меня от папы, вроде конфузясь, опускает глаза Бим-Бад. Он ставил меня, маленького, на табуретку, и я декламировал Пушкина. А в восемь лет более того основополагающий приз выиграл на детском конкурсе у мамы на работе. Томик Пушкин о театре. Я рос хилым, болезненным и в силу того что был оторван от детских игр и запоем читал. В семье остался клочок дедовской библиотеки с брошюрами об астрономии, биологии, обо всем на свете
Может, в этом клочке исток удивляющей всех эрудиции Бим-Бада? Он из породы российских последних могикан энциклопедистов в гуманитарных науках. Родился в год начала войны, в декабре 41-го. Семья пять дядя и две собаки жила в одной комнатенке коммунальной квартиры в старом доме рядом с Красной площадью. Жили нищенски, но дружно и развесёло. Знаете, что такое бутерброд Бим-Бада? Это когда кусок черного хлеба окунаешь в воду, а следом тоненько посыпаешь сахаром, если он есть, конечно. Вот, считай, и весь рацион на единый день. Бутерброд тот самый изобрел его папа в числе прочих, уже серьезных изобретений дома у них хранилось море его авторских свидетельств. Одно из них, уместно сказать, приобрело всенародное признание: простая алюминиевая пробка на бутылке водки, за хлястик которой потянешь и пробка снимается, скручиваясь. Был папа самоучкой, более того средней школы не закончил. Мама же по образованию инженер-химик. Ее папа был правой рукой Серго Орджоникидзе. И хотя Серго позже скрытого от страны самоубийства оставался в государственных святцах, в сороковые годы на работу в официальные места ее не забирали, подрабатывала в артелях.
Первые потрясения аресты, внезапные исчезновения соседей из их огромного коридора. Затем рассказы вернувшихся из лагерей И через все ребячество похоронки, острая, неизживная боль войны.
Борис Михайлович считает: дети войны это особое сословие. Те, кто младше их всего на немного лет, но родились уже позже войны совершенно другие. Нас никто не воспитывал и уж тем больше не баловал. И слава богу.
Да, он все ещё прописан душою в том старом доме военных лет. Ведь дети страшных лет России позабыть не в силах ничего, цитирует он Блока.
А я вспоминаю, что все застойные годы Бим провел в спецхранах библиотек, скрупулезно изучая все, что позволительно, по идеологии фашизма.
Бим-Бад любит воспроизводить вдогонку за европейским мыслителем Уильямом Вордсвортом, жившим в XVIIXIX веках: Ребенок папа старца, тем самым неразрывно связывая ребячество со всей судьбой и характером человека. Работая над книгой Природа ребенка в зеркале автобиографии, укрепился в своей уверенности: ребячество живо в человеке до конца жизни, подспудно эту существование ведет и направляет.
Судьбы мира в руках воспитателя, а не политика или полководца, провозглашает Бим-Бад в одной из своих книг.
Наив! воскликнут политологи и прочие эксперты. Ну что ж, каждая вера наивна. Чем больше в человеке ребенка, тем сильнее и чище его вера. Естественная, непосредственная детская. Вот так же весьма, страстно верит Бим-Бад в науку, раньше всего в педагогику.
Как-то в пылу какого-то спора я, подхватив одну из фраз Бима, запальчиво спросила: По-вашему, выходит, Бога все-таки нет?. Как это нет?! изумленно округлил он глаза и более того взбунтовался. А с кем же я тогда, увлекательно, все время ругаюсь?.
Кощунственно полемизировать, тем больше ругаться с Богом? Но куда кощунственней, по-моему, внезапно уверовать в него с той же легкостью и лихостью, с какой ещё недавно сдавали зачет по научному атеизму. Господь Учитель, а любой преподаватель рад спорящим с ним ученикам. Рад вопрошающим.
Кощунственно признавать Бога и звать себя атеистом? Но ведать, что Бог есть, это одно. Уверовать в него всем сердцем нимало другое. Верить труднее, чем располагать информацией. Недаром же говорят: геройский поступок веры. Может, вследствие того что и не спешит в угоду новой моде звать себя истинно верующим тот самый легкий, радостный и шибко основательный, честный перед истиной мужчина.
Внешне он никак не соответствует ни высокому пафосу своих призывов, ни вообще образу подвижника. Крепко сбитый, добродушный лысоватый помещик в галстуке-бабочке с салонными манерами: целованием ручек у дам, патетическими возгласами при встрече типа Не-сра-вненная! или Не-заб-венная!, а то и того хлеще: Не-истре-бимая!.
Облик ректора очень органичен самому зданию университета: старый особняк с лепными потолками, бронзовые амуры на перилах мраморной лестницы, изразцовая печь, камин
Но в этой обстановке в особенности разительны стремительность и драматизм его мышления, страстность его веры в людской рассудок.
Даже Фрейд с его безжалостным вердиктом человеку и человечеству признавал: звук разума тих, но у него есть черта он не успокоится, в то время как его не услышат. Вся история философии дает подтверждение тому, что мир не хаос и бессмыслица Мир, конечно, юдоль скорби, повторяет он с тихой грустью слова Томаса Манна. Но тут же, повысив звук и вздернув подбородок, с вызовом продолжает: Но не свалка падали! Нет, не свалка.
Весь вид Бим-Бада излучает жизнерадостность и жизнелюбие, более того лысина как-то победно, развесёло блестит. И нет в нем ни грамма сухого академизма, высокомерия. И это с его огромной эрудицией во множестве областей знания, блистательным умом. Конечно, ему было узко в рамках официальной, обычной педагогики.
И совершенно не невзначай его главным авторитетом в науке стал К. Д. Ушинский, тот, что в XIX веке не только вывел отечественную педагогику на важный порядок (до него Россия была педагогической колонией, живущей в основном зарубежными идеями), но и существенно поднял сам тот самый порядок.
Будучи мыслителем энциклопедического склада ума, Ушинский впервой объединил в педагогике достижения различных наук, создал педагогический синтез научных знаний о человеке. Новое учение он назвал педагогической антропологией. Уже в наше время это учение стало главным жизненным делом Бим-Бада.
Я открыл для себя Ушинского уже в зрелые годы в 1968 году, начав вкалывать в Академии педагогических наук. С первых же строк его книг стал горячим ушинкианцем, в такой степени созвучны были мне его истины. Его учение у нас длительно замалчивалось, оттого что в нем чуяли мощный нюанс педологии, начисто разгромленной ещё в 30-е годы. Крамола в обоих случаях была в том, что их ядро исследование самого ребенка, человека, а не его формовка под нужные правящей партии цели. Потому педагогика у нас долгие десятилетия была бездетной. И только почувствовав, что времена меняются, я опубликовал в журнале Советская педагогика в 1987 году статью о возможности возрождения педагогической антропологии.
Но, как он сам говорит, будучи зачумлен проблемой злодейства, он первым делом изучил корни его зарождения в детстве Сталина, Нерона, Македонского, на очереди Карл Великий, Фридрих Великий, Наполеон, Чингисхан, Тамерлан В опубликованных исследованиях обнаружил своеобразную закономерность:
Учителем Нерона, как известно, был Сенека, учителем Македонского Аристотель. Но сами деяния их учеников подтверждают то, что для меня совсем очевидно: более того самый-самый большой преподаватель научает не тому, чему учит, а тому, чему у него учатся. Македонский, к примеру, взял только то, что ему было нужно у Аристотеля, ботанику, минералогию, из Илиады воспринял только те места, где воспеваются жестокость, воинские доблести. И начисто отверг теорию этики Аристотеля. Естественно, она ему мешала.
Что касается Сталина, то его наставникам и в голову не могло прийти, что аккурат вычитывал угрюмый, замкнутый юноша Сосо Джугашвили в истории церкви и зачем его так сильно волновали иезуиты А оттого что как раз идеи и методы иезуитов Сталин положил в основу своего политического режима. Я это доказываю в недавно вышедшей книге Сталин. Исследование жизненного стиля.
Потому педагогу так существенно располагать информацией не только то, с чем ты сам идешь к ребенку, но и с каким мироощущением, мироотношением пришел к тебе тот самый дитятко.
Тут Бим-Бад раскрывает книгу с любимой цитатой из Ушинского своего рода манифест новой науки:
Если педагогика хочет взращивать человека во всех отношениях, то она должна некогда познать его также во всех отношениях Воспитатель должен быть в курсе человека в семействе, в обществе, во всех возрастах, во всех классах, во всех положениях, в радости и в беда, в величии и унижении, в избытке сил и в болезни, посреди неограниченных надежд и на одре смерти, когда словечко человеческого утешения уже бессильно. Он должен располагать информацией побудительные причины самых грязных и самых высоких деяний, историю зарождения преступных и великих мыслей, историю развития всякой страсти и всякого характера. Тогда только будет он в состоянии почерпать в самой природе человека средства воспитательного влияния а средства эти громадны.
Загорский ребяческий обиталище для слепоглухонемых детей одно из подтверждений мощи воспитания. Ведь в условиях слепоглухоты психика, интеллект у ребенка отсутствуют, их необходимо творить своими руками. Постигая при этом закономерности этого творения, скрытые в обычном, стихийном развитии ребенка. В 7080-е годы тут вели научную работу крупнейшие ученые: Мещеряков, Леонтьев, Кедров, Ильенков. Среди них тогда ещё юный академический работник Бим-Бад.
Не скрою: мною двигал шкурный академический заинтересованность. В итоге я укрепился в основах, в ключах, с которыми я подходил к человеческой душе как таковский.
Шкурный академический заинтересованность перерос в чисто людской. Саша Суворов, единственный из четверых ребят этого детдома, закончивших психологический факультет МГУ, каждое воскресенье семнадцать лет кряду приезжал к Бим-Баду с кипой бумаг. Это был его дневник: новые вирши, статьи, записи конференций, сплетни, скандалы Все это обсуждалось самым внимательным образом. Я нетрудно помогал ему лучше разобраться самого себя, утверждает Борис Михайлович. Но я-то знаю со слов Сашиной родни, что он и в текущий момент входит во все проблемы слепоглухого подопечного от бытовых до мировых. Саша защитил кандидатскую и докторскую диссертации, в текущее время работает и. о. профессора в университете Бим-Бада.
Бим-Бад наиболее блистательный ученый в современной педагогике, убежден его приятель и соратник, основополагающий министр образования России Эдуард Дмитриевич Днепров. Он начальный и один из нас, кто выполнил завет Ушинского, ждавший своего исполнителя 150 лет. Если сам Ушинский успел сформировать психологическую педагогическую антропологию, то для создания антропологии социальной, исторической ему несложно не хватило времени. И Бим-Бад сделал тот самый рывок.
Днепров, подумав, добавил с грустью: Он сильно верный дружбан. Хорошо бы хоть частично поддерживали его так, как он поддерживает других.
А вчера, повидав Бим-Бада в телепередаче (речь шла об образовании в отрезок времени революций), единственный мой меньшой друг едва телефон от восторга не оборвал: Законченный гений! Блистательный мужчина!. Я, конечно, позвонила Биму, он был рад, но по поводу гения буркнул, что с этим термином никак не может осмыслить. Но в том, что он все же некто очевидно ещё не законченный уверен.
Источник